У петербургской актрисы Татьяны Пилецкой в жизни было два дома: в довоенный и послевоенный периоды. Трудно придумать более непохожие друг на друга жилища, чем та великолепная, огромная, старая квартира в центре города, в которой родилась девочка Таня, - и та современная малометражка, в которой поселилась в 50-х актриса Театра эстрады Татьяна Львовна Пилецкая. Но все рассуждения Татьяны Львовны о доме создают такой целостный и гармоничный образ, что невольно вспоминается утверждение Федора Абрамова: "Главный дом каждый человек в душе строит...".

- Татьяна Львовна, какие ассоциации рождаются у Вас при слове "дом"?

- Дом должен быть у каждого человека. Дом - это то, что человека формирует. Для меня дом всегда был точкой в конце любого пути, был тем прибежищем, куда я обязательно должна возвратиться, где бы я ни была. В жизни бывают разные времена. Так вот чувство дома - это осознание того, что ты можешь в любой момент, и в первую очередь, когда невыносимо больно и тяжело, прийти, закрыть дверь, уткнуться кому-то в жилетку - и переждать.

- Такие взгляды Вам кто-то передал по наследству или это Ваш личный опыт?

- Это мой личный опыт, но, видимо, у меня в крови именно такое восприятие дома. Помню, как нас, детей, в войну увезли в эвакуацию, и я там, на уроках, рисовала нашу квартиру, вещи - причем именно в том порядке, в каком они были расставлены в нашей большой довоенной квартире. Такая в маленькой девочке жила тоска по комнатам, вещам, оставленным в Ленинграде. Кстати, этих вещей я ведь больше так и не увидела: все было распродано в войну. А мебель у нас была прекрасная, оставшаяся от бабушки, - красного дерева, карельской березы...

- Где находилась Ваша квартира?

- На Таврической, 9. И вот по приезде из эвакуации всех девочек поселили в хореографическом училище. Так я в первый же вечер побежала домой. Но когда я позвонила, вышла женщина и спросила: "Что вам здесь нужно?". Тут я залилась слезами и вымолвила: "Я же здесь жила, это мой дом!". Она сразу поняла, в чем дело, и сказала: "Пойдем, я тебя проведу". Во всех комнатах вдоль коридора жили уже другие люди, и только в конце его осталась одна пустая комната: она сохранилась за моим братом, который погиб на фронте. Я вошла - и тут же начала метаться: "Где моя кукла, где книжки?..". Причем этот момент я очень хорошо помню до сих пор. Помню, как я с удивлением разглядывала окна, заклеенные бумагой крест на крест, потом помыла полы. А потом соседка дала мне подушку и одеяло, и первую ночь после эвакуации я спала дома. Я до сих пор ощущаю этот особый, чистый запах намытых паркетных полов.
Через несколько лет мы с мамой переехали в отдельную квартиру на улице Савушкина. Там я и живу до сих пор. Но в последнее время такая ностальгия во мне живет по тому дому, что я время от времени даже туда езжу специально. Захожу во двор, смотрю на свои окна, а там уже все по-другому.
А вообще этот дом когда-то целиком принадлежал моей бабушке. Это был, конечно, не особняк, а простой доходный дом. Бабушку так и называли: "домовладенка". А в результате она умерла в блокаду в 9-метровой комнате.

- Вам пришлось жить в той огромной квартире?

- Да, но уже с соседями. Помню, был у нас такой сосед Ваня, который ходил по коридору с эмалированным зеленым чайником и все время задевал им за шкаф красного дерева, мама от этого содрогалась. И, наконец, папа выхлопотал разрешение разделить квартиру пополам, чтобы у нас осталась отдельная квартира с дверью с черного хода. Я видела, как переживала бабушка.

- Бабушка Вас воспитывала?

- Да, когда я возвращалась из хореографического училища, родителей дома не было, и я шла к бабушке в ту 9-метровую комнату. Она была длинная такая, - и в ней были собраны все "осколки" былой роскоши. Там стоял громадный туалет красного дерева, занимавший чуть ли не половину комнаты, с другой стороны - большое кресло, в котором она сидела, кроватка стояла небольшая (кстати, накидка с нее у меня тоже сохранилась), были маленький столик, шкафчик, стульчик и изразцовая печка. Все. Бабушка была очень строгая: даже бабушкой себя не разрешала называть, только по имени и отчеству.

- Отдельную квартиру на Савушкина после войны Вам дал город?

- Это случилось уже тогда, когда я выросла, стала много сниматься. Помню, я приехала из Италии, с фестиваля. А у нас была скандальная такая соседка. И вот в первый же день - это после Венеции-то - меня разбудил дикий крик: "Пельмени! Она украла мои пельмени!". Мы с мамой, конечно, очень смеялись. Но на самом деле все это было не очень весело.
Когда у меня родилась дочка, я пошла к нашим властям - был такой Соколов в исполкоме, - и мне дали комнату в большом сером доме на Кировском, 26/28. Там я не жила, а через некоторое время сдала эти комнаты, и мне дали квартиру на Савушкина, куда мы и переехали в 58-м году. Причем переехали тогда, когда там еще не было ни света, ни газа. Мама носилась с керосинкой.

- То есть после войны для Вас началась совершенно новая жизнь и ностальгический облик квартиры детства Вам никогда не хотелось воссоздать?

- Нет. Да это и невозможно. Там потолки были почти пять метров. И я помню, как мама забиралась на какую-то невероятно высокую лестницу, чтобы люстру помыть. Правда, люстру ту я сюда к себе взяла, но один ярус ее пришлось снять, иначе мы стукались бы об нее головой. Хотя здесь высота потолков у нас не такая уж и маленькая: чуть больше трех метров...
.А та квартира осталась в памяти. Как-то я, молодая еще, зашла в магазин старинной мебели около Театра эстрады. И вижу: стоит наш угольник с зеркалами, совершенно уникальный, карельской березы. Я примчалась домой: "Мама! Там наш угольник!". Но что толку было кричать, если мы еле-еле сводили концы с концами. А однажды я, уже на Савушкина, зашла к нашей соседке с верхнего этажа. И у нее в углу увидела трюмо на бронзовых ножках - точь-в-точь такое, как на одной из старинных фотографий нашей квартиры. Только в современной квартире оно - трюмо это - достает до потолка. Еще помню шикарное пианино, огромное, с розами из карельской березы на деке: мама играла на нем, а папа, у которого был замечательный голос, пел. Брат у меня был - высоченный красавец, такой Добрыня Никитич: подкидывал меня под самый потолок. Когда объявили войну, он положил мне под подушку книжку - учебник классического танца, и написал: "Татьяна, будь хорошей балериной". И больше мы его не увидели. Все было - семья, дом, - и все рассыпалось, как идеал, которому даже следовать невозможно, потому что изменилось все вокруг. И теперь надо жить соответственно времени.

- В квартиру современной серийной застройки и сейчас трудно подобрать что-то оригинальное в плане обстановки (ну, если, конечно, не отовариваться в антикварных магазинах). В Вашей квартире на Савушкина есть какие-то "изюминки"?

- Да нет, я бы не сказала. Просто это удобная квартирка. Там стеночка стоит такая приятная, диван, камин электрический, который спасает нас в холода. У меня пианино есть красивое, маленькое, очень хорошей фирмы "Август Форстер": я люблю на нем играть. Есть рабочий уголок, где стоит мой стол и печатная машинка.

- Компьютером не обзавелись?

- Нет, это для меня совершенно невозможно, в этом я ничего не понимаю.

- Гостей любите принимать?

- Очень. У нас есть традиционные праздники домашние: Татьянин день 25 января, Новый год, Пасха. Я люблю, когда в доме пахнет пирогами, пасхальным куличом.

- А из старых квартир, в которых Вам приходилось бывать, какая-нибудь особенно запомнилась?

- Да, но опять-таки это детские воспоминания. В доме на Таврической под нами жил такой Мирон Григорьевич, бухгалтер. Так вот у него кроме мебели красного дерева была фантастическая коллекция статуэток. Я очень любила ходить туда с родителями, потому что каждое наше посещение начиналось с ритуала представления новых статуэток. И вообще там было очень мило и уютно. К концу вечера я засыпала за спинами родителей на диване красного дерева, и папа на руках нес меня домой.

- Ну, а мелкие детали из старой квартиры, наверное, все-таки сохранились?

- Сохранились. Они поддерживают во мне связь с моим довоенным домом и бытом. Какая-то пепельница, подставка для писем, подсвечник с папиного стола. Когда ко мне приходила маленькая внучка, я ей показывала старую фотографию и говорила: "Ну-ка, Лиза, найди, что у меня есть в доме с этого стола". Ей очень нравилась эта игра. А еще каким-то непостижимым образом сохранились две музейные чашки, совершенно уникальные, с позолотой. Когда мне было совсем тяжело, я даже подумывала, не продать ли мне их? Но потом стало жалко...